"Не помню, как я родился. Однако это случилось 24 июля 1864 года, в г. Казани. Отец мой, безземельный дворянин Симбирской губернии, был молоденьким офицером, при этом еще носил адъютантские аксельбанты и был довольно красив, так что, когда он влюбился в девицу Котицкую, она была давно уже влюблена в него, и очень быстро состоялось бракосочетание, повлекшее за собой одиннадцать ребятишек, вторым из которых был ваш покорнейший слуга, Евгений Чириков...
Оставив военную службу, отец поступил в акциз, и началось наше кочевание по разным уездным городам Казанской и Симбирской губерний. Потом он сделался становым приставом, помощником исправника, и это еще более увеличило нашу перекочевку "для пользы службы" по селам и городкам приволжских губерний. Все детство мое прошло в селах и захолустных городках. У отца я был любимым сыном и много и часто разъезжал с ним по деревням и селам "по делам службы".
Друзьями моего детства были исключительно крестьянские ребятишки, которые и преподали мне первые уроки равноправия и пренебрежения к узким рамкам сословности. С десяти лет я уже в деревне стал гостем и появлялся только на летних каникулах, на рождественских и пасхальных праздниках: меня отправили в Казань, определили в классическую гимназию и отдали жить "на хлеба". Учился я неровно: то очень хорошо, то не особенно, то получал награды, то "списывал" и переваливал без всяких отличий.
В гимназии был надзирателем, покойный уже теперь, Николай Николаевич Шестаков, который заведовал классной библиотекой. Он любил литературу и умел внушать любовь к книге нам, гимназистам; отлично читал вслух и умел передать нам благоговейное отношение к писателям. Под его руководством я проглотил много книг и в пятом классе, в преступном сообществе с несколькими товарищами, уже принимал участие в тайном гимназическом журнале, где писал сатиры на учителей и воспевал в стихах и прозе родную Волгу.
Когда я был в седьмом классе, на семью обрушилась катастрофа; отец оставил службу и семью, на руках матери осталось пять человек детей, и мне пришлось заботиться не только о самом себе, но и о матери с братьями и сестрой. Мать поступила тапершей в клуб уездного городка на Волге – Сенгилея, а я начал бегать по урокам, собирал пятишницы и посылал подкрепление домой.
Через два года я перетащил всю семью в Казань и вступил в отправление родительских обязанностей. Я уже был студентом первого курса на юридическом факультете. Бедность была ужасная: случалось, что на двух братьев были одни только сапоги. Мать и сестра вязали на продажу шапки, я бегал по урокам или сидел над перепиской литографскими чернилами лекций, один брат служил хористом в оперетке, другой готовился на вольноопределяющегося, третий, убитый в прошлую японскую войну, благодаря неусыпным хлопотам матери, попал на дворянскую стипендию в "Ярославскую военную школу для исправляющихся", хотя ни в каком исправлении не нуждался. Все это не помешало мне примкнуть к передовому студенчеству и закружиться в разных полулегальных организациях и кружках "саморазвития", заниматься тайным гектографированием и гореть жаждой гражданских подвигов. На первом же курсе я написал такую "Оду", за которую потом пришлось отсиживать в тюремном заведении. В это время я вообще сочинял и выпускал в свет с помощью гектографа "нелегальные произведения". На юридическом не понравилось: много франтов и мало единомышленников. Перешел на математический по разряду естественных наук: здесь, как и на медицинском, всего больше было долговолосых, с дубинками, с пледами на плечах, таинственно-угрюмых, идейных студентов, к которым меня тянуло еще с седьмого класса гимназии. Кстати, изучение химии приближало к цели, ибо давало возможность сделаться со временем Кибальчичем. Естественные науки пришлись по сердцу вообще, а химия сделалась любимой. Только химия отрывала меня от политики. Уже в лаборатории было несколько загадочных взрывов. Перешел на второй курс. "Письма" Миртова были моим евангелием. Я – уже сознательная личность, несущая на плечах сознание неоплатного долга перед народом. Косвенно, сбоку, через какие-то тайные нити, я уже в связи с группой студенческой "Народной воли". Горю жаждой увидать и сойтись с настоящим живым народовольцем, из тех, карточки которых "совершенно секретно" присылались к отцу, когда он был становым приставом.
Внешний вид у меня довольно нелегальный: волосы до плеч, очки, одеяло на плечах вместо пледа, под мышкой всегда книги "социального характера", на студенческих вечеринках я мастер петь нелегальные песни, пытаюсь говорить "возмутительные речи", к танцам питаю презрение, напитан конспиративностью. Среди товарищей пользуюсь большим почетом и популярностью, курсистки говорят со мной только об умных и серьезных делах. Всегда влюблен, но страдаю втайне и отвожу душу на совместном чтении "Писем" Миртова, "Прогресса" Михайловского, Милля с примечаниями Чернышевского, Бокля и пр. Бывало, ноет сердце от невысказанной любви, теряешь нить спора, растворяясь в любимых глазах, а лицо строгое, вдумчивое, полное глубоких мыслей и затаенных дум. Тянуло писать стихи о любви, о луне, о звездах... Их пописывал тайно. Но вот как-то, на рождественских праздниках в 1886 г., возмущенный преимуществами богатых детей, сел и горячо записал... не думая, зачем и для какой цели. Может быть, выйдет нелегальный рассказ. В беллетристике там – большой недостаток. Написал про нищего мальчика очень трогательную мелодраматическую историю, с идейными нападками по адресу "сытых". Назвал "Рыжий". Когда перечитывал, проливал слезы. Хорошо... Собственно, ничего нелегального не вышло. Гм... А что, если послать в редакцию местной газеты "Волжский вестник"? Идти самому стыдно, но можно послать по почте... Пошлю. Послал и несколько дней смотрел в публичной библиотеке: не напечатали ли... Нет... Ну и черт с вами, - издам нелегально, на гектографе... Прошли праздники. В Крещение библиотека была заперта, номера газеты не видал. В понедельник иду в университет, а навстречу – товарищ:
– Это не твой фельетон напечатан в "Волжском вестнике"?
– Как называется?
– "Рыжий".
– А-а, мой...
Скрылся от товарища, купил номер у разносчика, укрылся от людей и не мог начитаться. Раз десять подряд прочитал свое произведение, и все еще оно казалось мне недостаточно старым. Всматривался в заглавие, в подпись: "Е. Ч."! Как настоящий писатель. Неужели это именно я – "Е. Ч."? Странно... В большом возбуждении ходил по комнате, гладил свои волосы и повторял:
– Евгений Чириков... Евгений Чириков... Писатель Евгений Чириков.
Ходил мимо редакции, но зайти боялся: словно совершил что-то очень предосудительное... А ведь надо. Надо добыть хотя бы десять, двадцать номеров. У разносчиков уже нет крещенского номера. Наверное, это из-за моего рассказа. Хороший рассказ, черт меня побери. Молодчина, Евгений Чириков... – Страшно... А впрочем, чего я боюсь?.. Зайду в контору и:
– Позвольте десять номеров вчерашнего номера...
Постоял в нерешительности у двери, с замиранием духа прислушался к таинственным звукам за заветной дверь и... отворил... Ничего страшного: стоит конторщик и щелкает на счетах.
– Что вам угодно?
– Десять номеров... с моим фельетоном...
– Десять... С каким?.. Как называется ваш фельетон?
– "Рыжий"...
– Ах, "Рыжий"... Сейчас... Присядьте.
Из редакции вышел секретарь, В. Н. Поляк.
– Вы - автор "Рыжего"?
– Я.
– Позвольте познакомиться... Александра Петровна, - идите, пришел автор.
Вышла высокая девушка в пенсне. Я - как маков цвет. Не знаю, куда девать глаза, руки, ноги.
- Прекрасно... Вам надо писать... Непременно. Будьте нашим постоянным беллетристом... Николай Павлович, он пришел... Кто еще, этот он?.. Профессор Н. П. Загоскин...Не помню, о чем еще говорили, но когда я, попрощавшись, стал пятиться к дверям, Николай Павлович крикнул:
– Выдайте гонорар.
Сперло дух от переживаемого волнения. Стою, сердце колотится, пот катится со лба на щеки.
– Получите. Распишитесь... 14 р. 70 к.
На улице. В кармане бренчит мелочь. Не могу понять, как все это случилось, что теперь делать и куда идти?
– В "Фатерлянд"... Там всегда студенты...
Так началась моя литературная работа двадцать пять лет тому назад..."
2022-2024 © www.chirikov-museum.ru
